Венедикт Ерофеев. "Москва-Петушки"
......"А когда ты в первый раз заметил, Веничка, что ты дурак?"
"А вот когда. Когда я услышал, одновременно, сразу два
полярных упрека: и в скучности, и в легкомыслии. Потому что
если человек умен и скучен, он не опустится до легкомыслия. А
если он легкомыслен да умен - он скучным быть себе не позволит.
А вот я , рохля, как-то сумел сочетать."
"И сказать, почему? Потому что я болен душой, но не подаю
и вида. Потому что, с тех пор, как помню себя, я только и
делаю, что симулирую душевное здоровье, каждый миг, и на это
рас ходую все (все без остатка) и умственные, и физические, и
какие угодно силы. Вот оттого и скушен. Все, о чем вы говорите ,
все, что повседневно вас занимает, - мне бесконечно посторонне.
Да. А о том, что меня занимает, - об этом никогда и никому не
скажу ни слова. Может, из боязни прослыть стебанутым, может,
еще отчего, но все-таки - ни слова."
"Помню, еще очень давно, когда при мне заводили речь или
спор о каком-нибудь вздоре, я говорил : "э! И хочется это вам
толковать об этом вздоре!" а мне удивлялись и говорили : "какой
же это вздор? Если и это вздор, то что же тогда не вздор?" а я
говорил : "О, не знаю, не знаю! Но есть".
" Я не утверждаю, что теперь - мне - истина уже известна
или что я вплотную к ней подошел. Вовсе нет. Но я уже на такое
расстояние к ней подошел, с которого ее удобнее всего
рассмотреть."
"И я смотрю и вижу, и поэтому скорбен. И я не верю, чтобы
кто-нибудь еще из вас таскал в себе это горчайшее месиво - из
чего это месиво, сказать затруднительно, да вы все равно не
поймете, но больше всего в нем "скорби" и "страха". Назовем
хоть так. Вот: "скорби" и "страха" больше всего, и еще немоты.
И каждый день, с утра, "мое прекрасное сердце" источает этот
настой и купается в нем до вечера. У других, я знаю, у других
это случается, если кто-нибудь вдруг умрет, если самое
необходимое существо на свете вдруг умрет. Но у меня-то ведь
это вечно! - хоть это-то поймите!"
"Как же не быть мне скушным и как не пить кубанскую? Я это
право заслужил. Я знаю лучше, чем вы, что "мировая скорбь" - не
фикция, пущенная в оборот старыми литераторами, потому что я
сам ношу ее в себе и знаю, что это такое, и не хочу этого
скрывать. Надо привыкнуть смело, в глаза людям, говорить о
своих достоинствах. Кому же, как не нам самим, знать, до какой
степени мы хороши?"
"К примеру: вы видели "Неутешное горе" Крамского? Ну
конечно, видели. Так вот, если бы у нее, у этой оцепеневшей
княгини или боярыни, какая-нибудь кошка уронила бы в эту минуту
на пол что-нибудь такое - ну, фиал из севрского фарфора - или,
положим, разорвала бы в клочки какой-нибудь пеньюар немыслимой
цены - что ж она? Стала бы суматошиться и плескать руками?
Никогда бы ни стала, потому что все это для нее вздор, потому
что на день или на три, но теперь она "выше всяких пеньюаров и
кошек и всякого севра"!"
"Ну так как же? Скушна эта княгиня? Она невозможно скушна
и еще бы не была скушна! Она легкомысленна? В высшей степени
легкомысленна!
"Вот так и я . Теперь вы поняли, отчего я грустнее всех
забулдыг? Отчего я легковеснее всех идиотов, но и мрачнее
всякого дерьма? Отчего я и дурак, и демон, и пустомеля разом?"
"Вот и прекрасно, что вы все поняли. Выпьем за понимание -
весь этот остаток кубанской, из горлышка, и немедленно выпьем."
"Смотрите, как это делается!".........
..........