Мы поднялись на третий этаж. Около одной двери Тюля остановился, пошарил под ковриком с надписью «Добро пожаловать!», вытащил ключ и открыл дверь.
Огромная комната была завалена книгами, они небрежными стопками лежали на столе, на стульях, на диване, валялись на полу. Высокие окна в комнате были замазаны белой краской, сквозь них распространялся рассеянный приглушенный свет. Форточки наверху были открыты. Сквозняк теребил страницы раскрытых фолиантов. Я споткнулась, задев ногой увесистый том, и нагнулась, чтобы рассмотреть его. Но язык книги был мне неизвестен, страницы пестрели иероглифами, напоминающими экзотических насекомых.
А Тюля тем временем подошел к двери у стены, противоположной входу. Я следила за ним. Он взялся за дверную ручку левой рукой, прижался к стене правым плечом и на две минуты застыл в нерешительной позе. Затем он чуть приоткрыл дверь и внимательно посмотрел наружу одним глазом. Затем он также осторожно закрыл дверь.
- Здесь мы сегодня не пройдем, - заявил он.
- Это еще почему?
- Не пройдем, и все, ясно? – по-мужски решительно повторил он.
Я подскочила к двери, решительно оттолкнув Тюлю, пытавшегося мне помешать. Я распахнула дверь. И пошатнулась, ухватившись за дверной косяк.
Прямо под моими ногами простиралась голубая бездна. Глубоко внизу висело ослепительное маленькое солнце. Несколько полупрозрачных облачков парили глубоко внизу в голубой бездне под моими ногами. Полшага отделяло меня от пропасти, голова кружилась, я покачнулась, но Тюля вовремя успел схватить меня за руку и дернуть назад. Он прижался к стене спасительной комнаты и, грубо взяв за волосы, заставил меня посмотреть наружу и вверх.
- Смотри, смотри, дура, ты это хотела увидеть! – крикнул он мне на ухо.
Там, на высоте тридцати этажей, была земная твердь. Там росли вниз деревья.
Я потеряла, наконец, сознание.
***
Лиза проснулась от блаженного ощущения – ее гладила по лицу чья-то маленькая шелковая ладошка. Лиза открыла глаза и увидела чудесного ребенка с неизменной, словно приклеенной нежной улыбкой и фиолетовыми глазищами на пол лица.
- Ма-а-ма, - протяжно пропел младенец, вспыхнув ослепительной улыбкой, и осторожно провел пальчиком по распахнувшимся лизкиным ресницам, - кулю сям потя, у-усь!.. Да, мама?
В крайнем замешательстве Лиза уже готова была поверить, что это чудное дитя рождено ею в беспамятстве между двумя приходами, но тут подошла тонкая, полупрозрачная девушка и объяснила:
- Ты не обращай внимания, она всех мамами зовет, даже пацанов.
Голос у девушки был тонкий, тихий, торопливый и прерывистый, рождающийся в середине горла, подталкиваемый выдохом из верхушек легких.
- Ты Лиза, да, я тоже, ты помнишь меня, в парке, да, Тюля тебя сюда донес, а я с тобой посидела, да, тебе плохо было, ничего, так со всеми сначала, а потом ничего, а это Масюнечка наша, лапушка, трастатушечка, лапатулечка, ползает тут, ползает, смешная такая.
И девушка, обнявшись со смеющимся ребенком, повалилась в подушки и тискала, и целовала и щекотала Масюнечку, играя с ней, как с пушистым котенком.
- Скажи – «Ли-за», «Ли-за», - учила она Масюню.
- И-и-ся, - сквозь смех пропела девчушка.
Они находились в той самой комнате, где Лиза занималась любовью с Зямой.
- А мы сейчас музычку включим, сейчас Масюнечка нам станцует, - с нотками запредельной неги проронила Лиза и на четвереньках быстро подползла к стоящему на полу аппарату.
Леденяще-космический мотив наполнил комнату, под потолком закрутился зеркальный шар, и девушка с младенцем с тихим смехом закружились в ангельском танце. И Лиза созерцала их, как продолжение сна.
- Ты проголодалась, наверно, там Рогозинская просила тебя зайти, она на кухне, - проронила девушка, пролетая мимо Лизы.
Лиза, пошатываясь, вышла из комнаты.
***
Я не дошла до кухни, где якобы ждала меня Рогозинская. Я ошиблась дверью и вошла в абсолютно пустую комнату. В комнате была еще одна дверь, стеклянная. За стеклом я увидела Сашку Лотова, Бориску, Мишечку, Остермана, Маху, Ильюшу, Солдата, Зяму, Тюлю и Светку и Эллу.
Они тесно и мирно расположились в диванах и креслах, смеялись и пили дешевый портвейн, закусывая шоколадом, яблоками и сыром. Илья что-то умно и путано излагал, сдержанно жестикулирая, Сашка иронически улыбался, Светка с Бориской целовались, Элла доброжелательно возражала Илье, а Остерман умудренно качал головой. Они казались такими близкими. Их комнату уютно освещала лампа с зеленым абажуром.
Мишечка взял в руки гитару. (Я помнила эту дорогую гитару, ее подарили Мишке на день рождения Илья и Боря, вскладчину. Миша так трогательно млел тогда над новым инструментом: «Гитара – она как женщина, к новой надо привыкнуть. Мне страшно к ней прикоснуться! Ах, как она откликается на мои прикосновенья. Спасибо!» – со слезой в голосе говорил он. Он был скор на слезы… Потом эту гитару он по пьяни разбил о голову своего лучшего друга Ильюхи. В тот день они пришли ко мне и плакали оба. Вот и трещина на корпусе гитары - склеили, слава богу.)
Мишечка запел песню, я помнила ее, конечно, помнила, песня про Моцарта, который после дружеской попойки возвращается домой, и в голове у него звучит музыка, а дома Амадею будет, конечно, влет, тили-тили, трали-вали, чет-нечет, и – от непонимающих близких - ни словечка, ни улыбки, немота, но зато – дуэт для скрипки и альта! Лица друзей засветились улыбками и мои губы тоже вышёптывали знакомые слова. Я медленно, не веря своим глазам и ушам, подходила к двери. Сейчас я распахну ее, я обниму, я расцелую их, каждого, я выплачусь на груди у толстого Ильюхи и расскажу им, что мне приснился странный и страшный местами, длинный сон, но теперь я проснулась.
Но стеклянная дверь была заперта. Я постучалась тихонько, чтобы не нарушить их покоя. Меня не слышали. Песня про Моцарта отзвучала. Я постучала сильнее.
- Мишечка, солнышко, спой про Марию Анну, - попросила Светка.
Я забарабанила в стекло что было силы – никто даже не обернулся. И под звуки мистически прекрасной песни о любви рыцаря к принцессе-королеве Марии Анне, о любви благородно-возвышенной, какой не бывает на свете, а только в песнях, о любви такой, когда даже тень мысли о физическом обладании казалась бы кощунством – под звуки песни о такой любви я медленно сползала на пол, понимая, что эта дверь никогда не откроется, и от ярости и обиды с рычанием и воем кусала до крови собственные губы и руки и билась головой о пол. Никто не придет, чтобы спасти меня из стеклянной клетки моего одиночества.
Когда на смену бешенству пришло отчаяние, столь ясное и окончательное, что каждая клетка в теле онемела, я обвела пустую комнату взглядом в поисках чего-нибудь тяжелого. Я увидела плотную штору. Не знаю, как мне удалось вырвать из стены металлический штырь, на котором эта штора висела. Я с размаху ударила этим штырем в стеклянную дверь – стекло было, видимо, пуленепробиваемым. Может быть, зеркальным с их стороны?
Я подошла к окну и распахнула его. За окном была абсолютная ночь. Но я видела в темноте. Я видела миллиарды живых существ, копошащихся в этом городе, как черви в навозной куче. Я видела даже этот дурацкий Желтый Бункер с учеными мэтрами в нем, с учеными мэтрами, ломающими головы над загадкой о том, каким способом уничтожается их безумная цивилизация.
Я могла бы попытаться вылезти в окно. Пробраться к друзьям по карнизу? Или просто выйти в коридор – в вожделенной комнате должен быть еще вход… Или просто пойти в гости на чашку чая к госпоже Рогозинской, знающей почти все на свете...
***
Лиза проснулась в мягкой постели, застеленной шелковым черным бельем, и сладко потянулась.
- Выспалась, детка? Что тебе снилось?
Графиня Рогозинская сидела в кресле-качалке, ее ноги были укрыты клетчатым пледом, а на ее коленях мурлыкал черный котенок.
- Снилось… Что-то хорошее. Это Чак?
- Прелестный котенок, правда?
Котенок прыгнул к Лизе в постель и приласкался, подставляя под тонкие елизаветинские пальцы шелковую шкурку.
- И где же ты шлялась, хотела бы я знать? – неожиданно грубо воскликнула Анастасия Федоровна.
- Что, простите?
- Шляешься черти где, глотаешь и куришь всякую гадость!
- Я только…
Графиня отошла к окну. Неужели к тому самому окну, откуда видно море? Лиза встала и, в белом кружевном неглиже, подошла к окну.
- Где мы? Почему? Зачем? Что случилось с миром? - Спросила Лиза. – Думаю, я буду способна воспринять ваш ответ.
- Вам нужно принять ванну, Елизавета Львовна - вальяжно, но с нотками нежности в голосе проворчала Графиня.
***
В высоком потолке ванной комнаты висела драгоценная хрустальная люстра, в ней отражалось пламя пятнадцати мощных восковых свечей, расположенных вкруг на литом бронзовом подсвечнике. Свечи, отражаясь в хрустале, излучали искристый ласковый свет, углы комнаты были погружены во тьму. Лиза рассматривала это чудо, нежась в ароматной воде. Бронзовый чан стоял на возвышении на гнутых ножках, под балдахином, поддерживаемым резными мраморными колоннами. В дальнем углу горел камин. На каминной полке курились какие-то приторные благовония.
Анастасия Федоровна сидела около камина в высоком мягком кресле, положив голые ноги на низенькую скамеечку, а маленький гибкий китаец делал графине массаж стоп. В светотени огненных бликов графиня казалась Елизавете Долголенской совсем не старой.
- Какая приятная вода! – искренне выдохнула Елизавета. – Это какой марки шампунь? Пантен про ве?
- Не паясничай… - поморщилась графиня. Это молоко матерей, выкармливающих первого сына после трех дочерей.
- И сколько женщин должно лишить младенца трапезы, чтобы наполнить такую ванну?
- Этого тебе знать не к чему. Но это не весь состав жидкости, в которой ты изволишь купаться.
- И что за гадость здесь еще? – произнесла Лиза томным голосом.
- Сперма речных дельфинов, кровь изнасилованной девственницы и слезы христианских младенцев.
- Боже мой! А бледные трепонемы здесь не плавают? – взвизгнула Лиза.
- Ах, почему надо все опошлить! Дитя мое, я говорю `образами. Впрочем, могу сказать что состав воды, в которой вы изволите купаться, весьма и весьма полезен. Он восстановит ваше подорванное невоздержанной жизнью здоровье.
- Ах, прекратите мне читать морали! Я жила, как умела, - лениво возразила Лиза.
- Ради Бога. Состав делал вот этот китаец, дзенский монах, кстати.
Китаец повернулся к Лизе и раболепно поклонился с вежливой китайской улыбкой.
- Ну, довольно вы понежились, сударыня, пора и честь знать. Нам пора идти.
Из затемненного угла комнаты выступил в круг света мальчик-мулат и почтительно поднес Долголенской белоснежный мягкий хлопковый хитон.
***
Она стоит на шкуре леопарда перед отполированным бронзовым зеркалом, обнаженная. Ей лет четырнадцать, она хрупка, но пропорциональна, и в ней угадывается дремлющая первобытная сила. Ее грудь еще не вполне оформилась, а упругие бедра сулят сказочные волшебства.
Ее тело натирают колдовскими снадобьями. Ее волосы заплетают в прическу, напоминающую рыцарский шлем. Ее запястья, щиколотки, ее шею, грудь и талию украшают браслетами и ожерельями. Тяжелые бронзовые ожерелья с кованными пластинами, украшенными искусной чеканкой, с необработанными драгоценными камнями, скрывают до сосков ее крепкие груди. Величественная старуха в белом хитоне, с распущенными патлами, убранными от лба и висков бисерным обручем, делает Елизавете макияж.
- Тебя будут звать Майя, - бормочет, вытягивая звуки, старуха.
Она разноцветными стрелками удлиняет кошачьи Лизины глаза. Воинственный орнамент покрывает Лизино лицо.
- Почему? – спросила Лиза.
- Какая тебе разница. Через мою дверь можно пройти только в таком наряде.
Ее бедра обвязали легкой светлой короткой юбкой.
***
Мы вошли в ложу амфитеатра. Огромное поле, размером в три футбольных стадиона. Вкруг нашей просторной ложи громоздились скамьи из грубо отшлифованных гранитных плит, все они были забиты полуголым, что-то орущим народом. Наша ложа была самой высокой, укрыта сверху пологом. Под нами скамей не было. Небо синело безупречно, солнце светило где-то сбоку, было нежарко.
Напротив нас, на другом конце поля, зияла темная пещера, забранная в решетки. Я видела в темноте. В пещере копошились живые существа.
Мы сели в высокие кресла, застеленные шкурами каких-то животных. Нам на подносе поднесли вино и фрукты в тяжелой, испещренной рисунками посуде. В ложе сидел еще средних лет, властного вида господин в таком же, как у меня, наряде. Он сдержанно улыбнулся мне улыбкой, в которой таилась скрытая угроза. Старуха властно кому-то кивнула. Кто-то ударил в мощный гонг где-то рядом. Протяжный металлический звук перекрыл рев толпы. Решетку напротив открыли.
Оттуда выбежала группа голых людей, мужчин и женщин, с крыльями за спиной. Они напоминали ангелов с картинок из дешевых книжек по мистике. Они старались сохранять чувство собственного достоинства, они выбежали стройной группой, три цепочки по пять человек, многие держались за руки, они кидали быстрые взгляды по сторонам.
Они шуршали крыльями, они взмыли в воздух. Они отлетели уже в высоту метров на сто, под вой народа. Я бросила взгляд на старуху и мужчину, сидевших рядом. Они сохраняли внешнюю бесстрастность, но их глаза впились в летящих к небу. Вдруг откуда-то начал строчить пулемет. Вниз полетели сначала перья, потом… некоторые из них были еще живы, упав на землю. А из-под поднятой решетки выбежало еще с три десятка этих существ. Они стремительно взмывали в воздух. Они бежали из бездонной пещеры крылатой толпой.
Я решительно развернулась. Старуха оглянулась на меня.
- Сядь.
- Куда ты меня привела, старая ведьма? – заорала я и рванула ширму, скрывающую выход. За ширмой был каменный коридор без окон, освещенный вбитыми в стену факелами. Я опять повернулась к старухе, - Это с твоей подачи все началось?
- Выражайся яснее, Майя.
- Это ты кивнула кому-то, раздался гонг, открылась решетка!!!– Я вынуждена была орать, чтобы перекричать топу.
Старуха обернулась к бойне и властным жестом простерла вперед левую руку, сжатую в кулак. В течение минуты толпа абсолютно замолчала, пулеметы утихли. Крылатые люди, только что выбежавшие из-под решетки, расширенными глазами оглядывали поле, усеянное сотнями трупов своих собратьев и несколько десятков тысяч молчащих людей, сдержанных, как дрессированные цепные псы. Кто-то из ангелов неспешно, сомневаясь, взмывал вверх. Кто-то обнимал мертвые тела своих близких. Они были с застывшими лицами.
- Ты их жалеешь? Завидуешь им? Хочешь летать, не так ли? Попробуй, Майя, попробуй.
- На вашем месте, любезная Майя, я бы этого не делал, - произнес до сих
молчащий мужчина.
В моей голове не было ни единой мысли. Я, как зачарованная, следила за траурным полетом ангелов. Некоторые из них уносили в руках крылатые трупы; их полет, обремененный горькой ношей, был тяжел.
В ложу вошел полуголый воин в латах и каске. Он почтительно поклонился старухе.
- Говори, - бросила та.
- Народ ропщет, ваше высокопреосвященство.
- Дайте им денег.
Два воина внесли в нашу ложу большой тяжелый сосуд, наполненный золотыми монетами. Они с усилием бросали монеты вниз. Внизу началась давка. Я решительно вышла в коридор.
- Куда же ты, Майя? – крикнул мне вслед мужчина. Все только начинается. Этой ночью ты обещана мне.
Я увидела бегущего Солдата, с автоматом в руке, с кровоподтеком на скуле, в рваной спецовке. От него не отставала высокая рыжая девица, 90-60-90, в джинсовой мини-юбке и в босоножках на платформе
- Лизка, мы за тобой!
Я молчала. После увиденного меня охватил тотальный ступор.
- Лиза! Они просто хотят сожрать твой мозг! – крикнул Солдат, ударил меня по щеке и схватил за руку.
И мы опять побежали.
***
Мы опять пробирались бесконечными коридорами.
…В одной из темных комнат мы увидели Илью. Он сидел и раскачивался взад-вперед массивным своим телом, обхватив голову руками.
- Моя головная боль чудовищна, как голова пророка, отрубленная по прихоти босоногой танцовщицы, - утробно, нараспев мычал он, как жертвенное животное, ведомое на заклание. - Моя головная боль неистова, как кулак онаниста за две секунды до семяизвержения. Моя головная боль…
Я кинулась к нему.
- Илюша, Илюша, все будет хорошо, идем с нами, надо идти, - говорила я ему, пытаясь снять его головную боль руками.
- Оставь его, он уже с месяц так сидит, - сказала рыжая девица. – Это бесполезно.
Рыжую девицу звали Зоей. Солдат утверждал, что это его вновь обретенная дочь. Она не возражала.
Я любила Илью, как брата. Я пыталась разнять его руки, намертво вцепившиеся в виски.
- Я его не оставлю!
- Дура, за нами гонится взвод отборных головорезов! – заорал Солдат. – А он конченый человек, ты что, не видишь!
…Один из коридоров оказался галереей. С одной стороны - глухая стена, с другой – вид вниз, в огромный зал. Там горели факелы и свечи, визжали пронзительные флейты, басили трубы, стучали бубны, звенели колокольцы. В центре зала стояла зловещая статуя мощной женщины с пятью грудями, с шестью руками. Вокруг статуи кружились в оргиастической пляске полуголые люди. Один из пляшущих мужчин сорвал с себя надбедренную повязку и стал пьяно надрачивать мясистый член, держа в свободной руке нож, и дико при этом воя.
- Что это?
- Обряд оскопления, инициация нового жреца богини Азоты. Не отставай, - на ходу бросила Зоя.
- Фу, какая гадость. Я читала что-то такое у Куприна, - ответила я, отвернувшись от мерзкого зрелища.
… На одной из обветшалых лестниц коротко стриженая старуха, в панталонах и растянутой мужской майке, мыла пол.
- Бабуся, дай пройти, - попросила Зоя.
Старуха распрямилась. Сквозь ее небрежную майку я явственно видела ее обвисшие до пояса пустые груди, весь рыхлый тлен ее тела... Неожиданно утробно, мощно и зычно старуха вдруг заорала:
- Шляются тут, топчут, пидорасы! Ишь, юбчонку нацепила какую, проститутка, вся ****ень наружи! ****ься пошли! Ебутся и ебутся, проститутки!
Солдат пихнул ногой старухино ведро, оно со звоном покатилось вниз по ступеням, расплескав мыльную воду. Старуха разразилась очередным приступом ругательств, а Зойка громко выкрикнула ей в лицо: «Ш-ш-а, сука!» и замахнулась кулаком в лицо. Старуха инстинктивно сжалась, закрыв глаза руками, а мы прошли мимо.
- Всё-таки, пожилой человек, зачем ты так уж… - сказала я Зойке на ходу.
- Да ты с ума сошла. Это же приматы! – недоумённо возразила Зоя.
…В одном из пустых коридоров заходился неистовой трелью телефон. Это был первый телефон который я увидела с тех пор, как… Я подошла и сняла трубку.
- Да?
- Слышь, ты красотка! – истерично взвизгнул в трубке женский голос. – Если ты еще хоть раз с моим мужем! Глаза выцарапаю! Прокляну! Моя ненависть – очень сильная!
Ту-ту-ту. Я недоуменно повесила трубку. Солдат с Зойкой ржали до слёз.
Мы свернули в помещение, напоминавшее допотопную прачечную – неуклюжие агрегаты, трубы, краны, кругом вода. Зоя порылась в большой коробке с тряпьём, бросила мне потертые джинсы и майку с рекламой Кока-Колы.
- Приведи себя в божий вид. Краску смой. Мы почти пришли.
- Цацки-то не бросай, - сказал Солдат, увидев, как я сдираю с себя браслеты, пояса и ожерелья. – Дорогие, небось. В пакет вот сложи, пригодятся.
Солдат завернул свой автомат в махровое полотенце и припрятал его в полуразобраном стиральном агрегате.
***
Мы остановились перед дверью, за которой шумел и светился очередной божий день.
- Через эту дверь можно выходить только в солнечных очках и с плеером, - инструктировал меня Солдат, протянув мне эти защитные средства. – Это предохранит твои глаза и уши от вредных излучений. Ни в коем случае не вступай в контакт с аборигенами, – они могут быть агентами Желтого Бункера. Никогда не беги, не жестикулируй, - это привлекает их внимание.
- Мы проведем тебя по безопасному пути. Разговаривать по дороге не будем. Осматривайся, но не верти головой по сторонам, можешь только скашивать глаза, - подключилась Зоя.
- Придём на базу, расскажешь, что ты запомнила, получишь дополнительные инструкции. Определим тебя на хату. Всё будет ништяк, не ссы, сеструха. Нам нужны надежные люди. Если захочешь, подключишься.
Мы вышли в солнечный мегаполис и огляделись. Город был полон глянцевых многоэтажных супермаркетов и рекламных щитов: «Меняем старое на новое!», «Мы предлагаем вам мир без границ! Небывалые скидки!», «Бизнесмен! Если тебя нет в нашем каталоге – тебя нет вообще!», «Свадьбы без проблем! Третий – бесплатно!».
Толпы людей целеустремленно сновали туда-сюда, зажав в руках фирменные пакеты с покупками. Они шли по тротуарам, входили в двери-вертушки и выходили из дверей, поднимались и опускались на эскалаторах и лифтах, битком набивались в автобусы… Сосредоточенно молчащие люди в солнечных очках, слушающие каждый свою музыку. А в мой плеер Зойка подсунула какую-то розовую попсу. «Без тебя мне жизнь не в жизнь в жизнь, без тебя – ого-ого-ого!» – задорно выводил простенькую мелодию мальчишеский голос. Я хотела, было нажать на «стоп», но Солдат сделал предупреждающий жест. Потом он поднял большой палец вверх, что должно было означать - «Всё ништяк. Вперёд». И мы включились в людской поток.
Я отвыкла от города. Старалась запоминать дорогу, но всё мелькало у меня в глазах пёстрой вереницей. Я фиксировала в памяти лишь отдельные детали празднично оформленных витрин.
Мы подошли к банкомату. Солдат вынул из нагрудного кармана пластиковую карточку и вставил ее в пасть автомата. Зоя знаком дала мне понять, что я должна запомнить процесс извлечения из автомата наличных.
Потом мы свернули на малолюдную боковую улицу и остановились около двери, выкрашенной зеленой краской. «Зеленая дверь» - было написано на ней белыми буквами для особо тупых.
***
- Я так боюсь быть сумасшедшим, что не позволяю себе многих вещей, которые в принципе, как существо артистическое, позволять себе был бы должен, – такую фразу вместо приветствия, после долгой паузы, произнёс бородатый обитатель подвала, в котором мы очутились.
Огромное помещение было увешано абстрактными полотнами, заставлено банками с краской и… крысами. Крысами фарфоровыми, с проволочными хвостами, с светящимися глазками из красных лампочек.
- Смотри, не наступи! – предостерёг меня Бородач, поднял с пола одного из фарфоровых грызунов и протянул мне. – Помнишь легенду о Крысолове? Так же он увёл из города детей… Крысы… удивительные существа… У них свой социум, зоновский. Когда всё человечество вымрет, крысы создадут альтернативную цивилизацию.
Крысёнок в моих руках хлопнул ушами и вильнул хвостом.
Мы осторожно, переступая через грызунов, подошли к огромному полотну, висящему на стене – лежащая фигура дородной женщины, пока еще без рук и ног. Вблизи я рассмотрела, что картина, как мозаика, выложена из денежных купюр. Солдат вынул из-за пазухи пачку денег.
- Держи, - протянул мне Бородач банку с клеем и, макая в банку кисточку, стал приклеивать купюры на картину. – В это полотно вложено уже полмиллиона. Это будет бомба!
- Кстати, Лизка. Эта карточка будет у тебя. Запомнила код?
Я кивнула.
- Дорогу? – спросил Солдат, протягивая мне карточку.
- Приблизительно.
- Сориентируешься. Снимай каждый раз половину суммы, которая будет на счету. Она человек бывалый, мы вместе сюда прибыли, - порекомендовал он меня Бородачу и вновь обратился ко мне. – Только не в коем случае не сворачивай на улицу, которая находится за банком. Там периодически проходят облавы на мутантов. Врубилась? Ни в коем случае не заходи за банк! – и опять Бородачу, - Брат, покажи ей свой театр.
- Театр умер. Но он жив в наших сердцах! – с готовностью отреагировал Бородач и отодвинул какой-то запыленный занавес.
В нише за занавесом стояла на помосте статуя, метра два в высоту, стилизованная под древнего идола, украшенная барельефным орнаментом. Щёлкнул выключатель, статую подсветили оранжевые и зелёные лампочки, и она приобрела таинственно-в-меру-зловещий вид. Заскрипел какой-то механизм, статуя начала вращаться, а потом – раздвигаться. Внутри она оказалась полой. Солдат залез на помост, внутрь статуи, и стал по-лебединому махать руками. От его рук разлетались скрещенные тени.
- Лизка, одень свои цацки, - шепнула мне Зоя, громыхнув тяжёлым пакетом.
Бородач включил музыку. Тибетская заупокойная молитва навевала леденящий потусторонний покой.
Я нацепила варварские безделушки, забралась на помост и, освещённая могильным светом, исполнила пляску смерти на гробах своих предков.
Бородач внимательно смотрел на меня, покачивая головой.
- Вам, девушка, искусством заниматься надо, - заметил он. – У нас тут есть ребята, мы по ночам выбираемся в город, стенки разрисовываем. Пацифи, мир, дружба, марихуана. Я ваш портрет нарисовать хочу… Попозируешь? Ничего, что я на ты?
- Да подожди ты, она еще не поняла, на каком она свете! – вмешалась Зойка.
- Да… - спохватилась я. – Расскажите, что это всё… как случилось… Мутанты… Жёлтый бункер… и… - закрутилась у меня в голове карусель.
- Да нету этого ничего! – зло оборвал вдруг меня Солдат. – Ничего этого нет, никакого города. Ничего нет, кроме твоей собственной паранойи.
***
Меня определили на квартиру, которая скоро превратилась в джунгли. Стены своей берлоги я увешала трофеями – флагами дружественных стран, атрибутами чужих религий, афишами виденных спектаклей, мумифицированными букетами, некогда врученными мне вкрадчивыми поклонниками. На моём ночном столике – пепельница в форме черепа, коробка радужной пастели, восемь разномастных зажигалок (две из них искроносны), томик Элюара и бамбуковая трубка для курения гашиша. На моей кухне полно острых ножей и вилок, и когда я беру их в руки, то помню о том, что это – орудия убийства. Жестокая пыль вечно летит из распахнутых окон, покрывает серым налетом предметы и всегда разобранную постель.
Прежде чем выйти на улицу из вечного сумрака своих комнат, я перебираю ворох цветного тряпья, сваленного в углу. Я ищу наряд, соответствующий моим сегодняшним снам. Бескрайняя цыганская шаль – воспоминание о свободном ночном полете, или джинсовый костюм, весь состоящий из бахромы и скрепленных булавками дыр – как вызов вечной бесприютности, или пахнущая неведомым зверем дубленая кожа, утыканная воинственными заклепками - как броня средневекового викинга, неуязвимого для коварных стрел, или рыбачья сеть, наброшенная на голое тело – чтобы пахнуть морем, или – вечерний наряд, напоминающий изящное неглиже, дополненный прозрачным шарфом, окутывающим мою тонкую фигурку как декаденский дым аристократических опиумных курилен.
Я живу на пятом этаже, возвращаюсь домой в сумерках и никогда не зажигаю в подъезде свет, потому что вижу ступени и двери в темноте. Перепрыгивая через ступеньки, я напеваю: «Джа настоящий джигит: носит джинсы, слушает джаз, курит джойнт, пьет джин, кушает джем, живет в джунглях. Ему служат джины. Джихад, джюс, джуманджи!»
Мои друзья обитают на чердаках, в подвалах и в Интернете. Правда ли, что компьютерные вирусы передаются пользователям? Джа, Джаз, Джихад, Джиджимоны.
Джуманджи – это детская игра в смертельно опасные приключения с минимальным шансом на выживание. Игра, обретшая плоть и кровь, вросшая корнями в незыблемость наших жилищ, проросшая молодыми побегами сквозь наши стены и разрушающая - медленно и бесповоротно – дома, строй, инфантильные грезы и устоявшиеся понятия пучеглазых обывателей.
Мои друзья живут в подвалах и на чердаках. Но путь к ним пролегает через каменные джунгли. В подвалах укрываются от хищников голодные грязные дети и спивающиеся художники. На чердаках охотятся на голубей дикие кошки и слушают музыку пьяные музыканты. Однажды я окажусь в стране, загнанной в бомбоубежища, а от бетонных стен музыка отражается мучительной реверберацией...
Жизнь в каменных джунглях диктует свои законы. Город объят страстями коммуникаций. Свободу в городе чеканят. Свою энергию город материализует в дензнаках. Мои друзья выходят из Интернета и запускают игру под названием «Цивилизация», чтобы зависнуть там на пару часов.
***
…Всю эту историю, если помнит уважаемый читатель, Елизавета рассказала своим друзьям, собравшимся в одном абсолютно безопасном месте, в таком, где об окружающем мире можно забыть без риска для жизни.
Увы, то, что все присутствующие были ее искренними друзьями, еще не означало, что они дружат между собой. Ей нравилось сталкивать лоб в лоб разных занятных людей, и, отстранившись, наблюдать за последствиями.
Елизавета рассказала свою длинную историю. В течение ее рассказа присутствующие еще не раз затянулись из трубки мира, мысленно вознеся молитву великому Джа.
После рассказа Елизаветы в воздухе повисла бесконечная пауза.
- Мы до сих пор не знаем, где мы находимся. Никто не знает, - сказал длиннобородый старик.
- Зачем думать об этом?
- Как, зачем? По телевизору говорят одно, в жизни я наблюдаю абсолютно иное, в интернете, каждый гнет свою линию… Стоп. О чем бишь я…
- Да, чувак, ты базар-то фильтруй, - вякнул гибкий пацан с раскосыми узкими глазами.
- Сиди тихо, слушай, - проговорил сидящий слева от пацана пожилой лысый очкарик.
- Да, собственно, все это неважно. Жить можно, где угодно. Меня просто мучает загадка: что, собственно, случилось с моим родным городом, с людьми, которых я любил, - тихо произнес мужчина с печальным благообразным лицом. - Главное, это случилось так быстро и бесповоротно, - добавил он.
- Бред латентного патологоанатома, препарирующего природу порока, - преувеличенно рыча, с дурашливой улыбкой выговорил накачанный парнишка с волевой нижней челюстью и беззащитными карими глазами.
- Не знаю, не знаю, - вступил в обмен репликами огромный мужчина. – Об этом можно не думать, если научиться гулять отрешенно от пейзажа.
- Ты ушел в свои иллюзии, прости за прямоту. Гораздо правильнее – обживать дарованное нам пространство.
- Каждому даровано свое пространство. Каждый видит свое кино. Мы ничем не можем помочь друг другу.
- Должны помочь, - сказал чернокожий парень. – Когда я думаю об этом, у меня болит сердце.
- Я думаю, что кому-то, кто несет за произошедшее ответственность, стоило чудовищных усилий управлять ходом этой чудовищной махины под названием «Цивилизация».
- Фы, феа-ято, фа-сисе фа-фа-шит а кхафо-то отететость та то, то паифо, - вскочил с места неряшливо одетый мужчина, не выговаривающий половину звуков и страдающий нервным тиком, заставляющим подергиваться, как на шарнирах, все его немощное тело.
- Коллега хотел сказать, что вы, вероятно, хотите возложить на кого-то ответственность за то, что произошло, - кашлянув, глухо произнес атлетически сложенный высокий мужчина.
- Все это плод коллективного бессознательного, сюда каждый внес свою лепту. В биосфере давно было намешено столько разной гадости.
- А засекреченные исследования по использованию массового гипнотического оружия? Что вы думаете об этом?
- Газетная байка. Я жил в мире, где не было никакого оружия. Я и автомата калашникова в руках никогда не держал.
- А если бы тебя выбросили с парашютом в джунгли, полные диких партизан, воюющих против друг друга?
- Дело в том, что я никогда не мог бы там очутиться. Это не моя карма.
- И все равно, этой игрой управляла какая-то программа, какой-то закон. Игра близится к концу, программа все чаще дает сбои. Того и гляди – нажмешь не на ту кнопку и шарик закатится не в ту лузу. И – дзынь! - больше жетонов в кредит не дают, ты и так всем остался должен. И шансов расплатиться по счетам больше не представится.
- Я уже чувствую, что меня отключают от источников жизненной энергии. Я ль сполна не платил по счетам?
- Ты не прав, поэт голодный должен хотеть не хлеба, но совершенства, поэт бездомный должен искать не кров, но первоначала основ. Держись, приятель, мы умрем не сейчас, мы умрем на взлёте.
- Кто тут собрался умирать? Поэт, по сути, создан по образу и подобию Божию. Не возражайте мне, я знаю весь ваш скепсис, вы полагаете, я выражаюсь слишком высокопарно. Но вдумывайтесь – для того, чтобы творить, поэту не нужно, в общем-то ничего материального, в общем-то, ни карандаша, ни бумаги, ни гусиных перьев, ни типографий, черт их дери.
- Это средства достижения резонанса, для чего мы все это делаем, для резонанса.
- Признак эгоцентризма.
- Я говорю об общих тенденциях, при чем здесь эго?
- Правда, что ты сжег все свои картины?
- Было дело.
- Они ж как дети.
- Я хотел убить свое эго.
- Инквизиция какая-то.
- Ты не рубишь фишку.
- Так что с поэтом? Типографии, говоришь. Помню-помню. Такие как ты в эпоху великого кризиса, когда человечество было в опасности, а цивилизация погибала, собирались на кухнях и жаловались друг другу, что их не печатают. Я не верю в непризнанных гениев.
- Что ты завелся? Зависть, - вот что сгубило человечество.
- Прости, я, наверное, был не прав.
- Наверное, как и я. Кто может назвать себя правым?
- Не обрящеши бо дел отнюдоправдающих мя, из-под глаз уходит небо, пропасть падает в меня...
- Так вот, поэт, существо нездешнее, вынужденное жить в придуманных мирах. В мирах, придуманных им же.
- И что же, он ни от чего не зависит? Стихи не рождаются на голом месте.
- Стихи приходят ниоткуда, важно их расслышать.
- Поэт не зависит ни от чего… кроме слов.
- Кроме какой-нибудь речевой системы, ты хотел сказать. Да поэт – просто раб слов. Чего стоит эта свобода. Мои миры имеют плоть и запах, а ты смотришь на мир через стеклянный экран, на котором огненными буквами написан текст.
- Ты не прав, я был там, в свои лучшие минуты я менял слова на запахи и даты.
- Что нам по настоящему дорого? Только слова, слова. Ничего бы в мире не знать, кроме словарного запаса, ничего бы в жизни не делать, кроме как играть в слова, выуживая из словесного мусора драгоценность метафор, всю бы жизнь провести, славословя ей же. Но чтобы перед концом найти слово, которое было вначале. Слова, играющие в чехарду, поставленные с ног на голову слова, кувыркающиеся слова, перетасованные, как карты таро, слова, слова, становящиеся в позу…
- Вдумайся, что ты говоришь? Что значат слова? Всего лишь бессмысленное колебание воздуха.
- Ты не прав. Это материализованная энергия.
- Софистика!
Елизавета зажмурилась. Когда она открыла глаза, она увидела своих друзей, заключенных в полупрозрачные светящиеся шары, подвешенные в темной пустоте на светящихся нитях. «Они похожи на звезды в небе, до каждого из них – тысячи световых лет», - подумала Елизавета и опять зажмурилась.
Когда она опять открыла глаза, увидела друзей, погруженных каждый в себя.
- Пожалуй, нам пора расходиться. Я всех вас очень люблю. Может быть, увидимся.
- Удачи.
- Счастливо.
- Держи хвост пистолетом!
- Заходи в наш чат!
- Слышишь, все будет О.К., - обменивались друзья прощальными напутствиями.
Расходились по одному. Елизавета вышла последней.
Ноги сами привели ее к банку. «Там периодически происходят облавы на мутантов», - вспомнились слова Солдата. «Ничего этого нет. Ничего нет, кроме твоей собственной паранойи». Наверное, есть только один способ проверить это.
Она обогнула банк. Завизжала полицейская сирена. Сзади Лизку ударили по голове чем-то тяжёлым.
***
Она очнулась в большой белой комнате, абсолютно голая, пристёгнутая кожаными ремнями к холодному цинковому столу. В глаза ей бил яркий свет медицинской лампы. Над ней склонились люди в белых халатах и масках.
«Я заболела» – подумала Лиза и скосила глаза. Она увидела в руках у врачей тонкие инструменты, наподобие пинцетов, иголок и скальпелей. В первую секунду Лизке показалось, что этими инструментами врачи формировали ее внутренности из податливого вязкого материала, прошивали их проводками нервов, покрывали кожей. В следующую секунду всё ее тело пронзила невыносимая боль, и Лиза услышала собственный крик.
- Анастезия! – заорал мужчина с взглядом сумасшедшего профессора из фильмов ужасов. – Я же говорил, что ей нужна тройная доза!
- Я дал тройную… - оправдался лаборант.
- И еще столько же! У нее в крови почти нет лейкоцитов – такой химический коктейль!
Лизу вновь накрыла чёрная пелена.
… Она очнулась в небольшой белой комнате, лежащая на жёстком топчане, перебинтованная с ног до головы тугими жгутами. Боль во всём теле была тупой, ноющей. В вену медленно вливалось содержимое капельницы. Лиза скосила глаза и увидела сидящую рядом Анастасию Фёдоровну Рогозинскую в монашеском одеянии.
- Т-ш-ш-ш, детка, молчи, молчи… - прошептала старуха. – Закрой опять глаза. Хочешь, я почитаю тебе вслух? – графиня раскрыла лежащую на ее коленях толстую книгу в потрёпанном переплёте и начала читать тихим, шелестящим голосом:
«На третий день их счастливой совместной жизни он признался ей, что больше всего на свете его влечет дорога, ведущая в неизвестность. От оседлой жизни он заболевает, и, если не отправится в путь, может умереть.
- Возьми меня с собой, - попросила она.
- Это слишком опасно, - возразил он. – Я не знаю, что меня там ждет.
Он искоса смотрел на ее меланхолический профиль на фоне закатного неба. Ее лицо было так бледно, что отливало серовато-зеленым. Такого же оттенка были стены полуразрушенного родового замка. Ступни Элизабет увязли в каменных плитах, прозрачные руки погрузились в перила.
- Клянусь, я видел твое лицо за сотни лет до мига нашей встречи! – трагическим шепотом произнес он. И добавил почти испуганно - Куда же ты уйдешь из этого замка? Вы с ним одно.
Они стояли на балконе и смотрели на закат.
- Какие чистые сегодня краски. Какие пронзительные. Какая гамма, - роняла она еле слышно, не мигая глядя на солнце.
- В пустыне, расположенной за двумя морями, закатное солнце белое. Вечером, не достигнув еще края земли, оно тает в желтой дымке над горизонтом. Оно влечет меня туда, к горизонту, которого никогда не достичь, - прошептал он ей на ухо, стоя у нее за спиной.
Она обернулась к нему, когда лишь подсвеченные алым облака напоминали о существовании дневного светила.
- Пойдем. Я соберу тебя в дорогу.
Они пошли по бесконечным лестницам, залам и переходам. Однажды без Элизабет Дон блуждал здесь часами в поисках выхода. Стены пахли сыростью склепов, плесенью и болотной травой.
«Она может завести меня в какой-нибудь погреб и бросить там, исчезнув в одной потайных комнат, известных только ей», - подумал Дон, опасавшийся женской мести. Но шелест шагов Элизабет был так невинен, что он тут же с негодованием отбросил эту мысль.
- Я могла бы завести тебя в какой-нибудь погреб и бросить там, исчезнув в одной из потайных комнат, известных только мне, - тонко пропела Элизабет. - Ты блуждал бы по моему замку бесконечно, а я являлась бы тебе по ночам. – Она первый раз рассмеялась и осколки ее смеха, звеня, рассыпались на ступенях, - Не бойся.
Они пересекли мощенный булыжником двор. Прошли в парк, полный старых, умирающих деревьев. У полуразрушенного склепа, у фигуры коленопреклоненного ангела с отбитым крылом были непроходимые заросли синей травы – упругие ветвистые стебли, унизанные листьями звездоподбной формы. Листья переливались всем спектром холодных цветов – от беспросветно-фиолетового до нежно-голубого. «Это трава забвения, - сказала Элизабет, – она выросла на могиле моей прабабушки. Ее звали Майя. Мой прадед привез себе жену из далеких земель. Глаза у нее были, как янтарь, а волосы отливали синим. Помнишь, когда ты полуживой постучал в мои ворота? Ты очнулся уже в кресле у камина, когда я вливала тебе в рот лечебный отвар. Там была и эта синяя трава. Она помогает забыть о том, что в мире есть печаль и время. Я могла бы поить тебя чистым настоем этой травы, и ты навсегда остался бы со мной. Но я хочу, чтобы ты вернулся, когда сам захочешь».
Она приблизилась к особенно рослому кусту, протянула к нему прозрачные свои руки и медленно погладила растение по кончикам нежных листочков. Казалось, по листьям прошел трепет, и Дон почувствовал терпкий аромат мелких янтарных соцветий. Он услышал шепот Элизабет – казалось, она произносила заклинание на странном чужом языке. Пока она шептала, Дону вспомнились гортанные выкрики диких народов, кочующих по убогим пастбищам в бесконечной каменистой дали, гордые горы, стекающие с их вершин ручьи и рык леопардов, пришедших на водопой – все это вместилось в шепот Элизабет.
- Я прошу у этого куста позволения сорвать его листов для тебя, - объяснила она.
- Он милостливо позволил? – с улыбкой спросил Дон. – На каком языке вы общались с ним, прекрасная леди? Если не ошибаюсь, я слышал это наречие в стране варваров, расположенной на стыке трех континентов и между трех морей. Там…
- Может быть, там провела детство Майя, - небрежно бросила Элизабет, и Дон умолк на полуслове».
Когда Рогозинская захлопнула книгу, Лиза уже спала.
В следующий раз Лиза очнулась оттого, что с ее тела снимали бинты.
- Только не вздумайте оказывать сопротивление, юная леди, - прошипел проделывающий эту процедуру сморщенный старик. Лиза вспомнила, где видела его – на фуршете, куда они с Солдатом попали в первый день пребывания в городе.
- У меня и в мыслях не было.
- Вот и чудно, значит, мы можем побеседовать. Садитесь сюда.
Он усадил Лизу в жёсткое казённое кресло, сам сел за стол напротив и открыл толстую папку.
- Позвольте представиться – профессор Лебединский. А теперь ответьте, будьте любезны - что вы помните? – спросил он в лоб.
- Это что, допрос?
- Видите ли… Если вы не хотите отвечать на вопросы, для нас это не имеет никакого значения. Я просто хотел… найти с вами контакт. Облегчить вашу, так сказать, участь.
- Что я помню? – завелась Лиза. - Я долго анализировала и сопоставляла. Непосильная работа, ведь изначально моей основной функцией предполагалось лишь наблюдение. Итак, доктор, поверьте, я – лишь самообучающийся сенсорный биоробот, присланный сюда, я не знаю, откуда, исключительно для наблюдения. Вовсе не ФБР и не КГБ, о чем вы, ИХ не интересует весь этот бред. Их интересуют исключительно человеческие эмоции, человеческая энергия. Как? Зачем? Если б я знала…
Я совсем не разбираюсь в технике, я не знаю, как это сделано. У меня в мозгу есть такие микропленочки, на которые записывалась информация. Но событий было слишком много. Пленка кончилась. В мозгу что-то зашкалило. И вообще, уже давно произошел сбой в программе. Все получилось совсем не так, как было задумано. А теперь мне пора вернуться, чтобы ОНИ взяли то, что у меня есть – пусть разбираются в этом сами. Я знаю, вы думаете, что я сумасшедшая. Но зачем я нужна вам? Отпустите меня! О-от-пу-у-сти-те!!!
Лиза вскочила со стула и из последних сил попыталась вцепиться в старого сморчка.
Но тот успел нажать на какую-то кнопку, в комнату вбежали санитары и ловко одели на Лизу смирительную рубашку.
- А теперь мы продолжим нашу милую беседу, - невозмутимо продолжил доктор. – Я имею вам сообщить, милое создание, что на Земле произошла чудовищная катастрофа. Лучшие умы человечества (те, кто остались живы, конечно), до сих пор не могут с точностью уяснить, что же именно случилось. Возможно, террористами-смертниками были взорваны крупные секретные склады с новейшим бактериологическим и химическим оружием. Впрочем, на всё это вам, наверняка, гм… наплевать. Человечество вымирает от неизвестных науке болезней, да будет вам известно! Люди стали бесплодны или рожают нежизнеспособных уродов!
- Вы лжёте! Я видела чудесного ребенка… - Лиза вспомнила Масюню.
- Где?! – взвизгнул учёный. – В резервации мутантов, которые отказываются сотрудничать с властями?! – Профессор нервно забарабанил пальцами по столу. – Видите ли, - продолжил он, успокоившись, - в организме некоторых индивидов произошли, гм… не совсем понятные с точки зрения науки мутации… Известно, что это произошло из-за комплексного воздействия на их организм различных химических веществ, включая химические яды, распространившиеся после катастрофы, а также различные гм… стимуляторы… психоделики, галлюциногены, и прочая тому подобная дрянь! – зло и нервно заключил профессор.
- И что же?
- А то, что организм этих мутировавших индивидов на редкость приспособлен к посткатаклизматическим условиям планеты.
- Каким условиям? По- кат- клизма… - на Лизку медленно и неудержимо нападал приступ нервного смеха.
- Посткатаклизматическим! И я не вижу ничего забавного в том, что на планете произошли глобальные катаклизмы! – рявкнул профессор. – А в вашей лично крови такой коктейль, да будет вам известно, что им можно заправлять зажигалки! А ваши способные к оплодотворению яйцеклетки имеют форму таких… цилиндриков, что ли. И путём искусственного оплодотворения спермой мутанта, сперматозоиды которого имеют форму таких… гм… спиралей, чтоб вам было понятнее, нами уже получен зародыш. И он развивается! Желаете взглянуть?
Но Лиза безудержно истерично хохотала, так, что болели на теле швы – «миру вставили клизму, ха-ха-ха! Ах, что за кощунство, что за безудержное, щекочущее кощунство – пост-ката-клизма! Ха-ха-ха!» Профессор Лебединский опять нажал на кнопку, вошли санитары.
- Сделайте ей укол.
- Не надо! – Лиза успокоилась. – Чего вы от меня хотите!
- Сотрудничества. Ваш генетический материал нужен нам для гм… производства и дальнейшей селекции, грубо говоря, клонов, чтоб вам было понятнее. Для этого вы должны быть в хорошей форме. Поймите, мы сделаем это и без вашего согласия. Но будет лучше, если вы будете понимать, что с вами происходит. В конце-концов, вы ведь тоже представитель вида Хомо Сапиенса и, по логике вещей, должны быть заинтересованы в успешном исходе опытов.
- Я согласна.
***
В чистой одежде Лиза вышла в садик, огражденный высокой колючей проволокой. На скамейке сидели Тюля и Зяма. Вытянув ноги, они щурились на солнышко, румянившее их вечно бледные лица.
- И ты здесь, - ничуть не удивлённо произнёс Тюля.
Лиза присела рядом с ними. Они молчали.
Неподалёку возвышался огромный жёлтый купол. «Это и есть Жёлтый бункер» – подумала Лиза.
- Бабищу с коляской на лестнице помнишь? – спросил вдруг Зяма. – Каждые полгода рожала. Мы с ней все переспали. Она сначала так ничего была, это ее потом так разнесло… Масюня – ее дочка. Прикольная девка, правда?
- Точно… Курнуть нет?
- Не… Мы вообще давно завязали.
- С сегодняшнего утра, что ли?
- Полгода, до того, как мы сюда попали. И тут пару месяцев уже сидим. Чистые. Ба эйнаим шели!
- Чего? Это ты по какому разговариваешь? – не поняла Лиза.
- Это на иврите. Он говорит – чистые мы, сукой буду, - перевел Тюля. - Да ты посмотри на нас – правда чистые. Аж противно.
- А как соскочили?
- Расскажи ей, старик.
Но тут подошли два санитара, поманили Лизу и крепко взяли ее с двух сторон под руки.
- Вы чего, ребята, полегче. Я сама с вами пойду!
- Вот и пойдём.
… В лабораторной ей показали несчётные стеклянные колбы с заспиртованными в них людьми.
Люди с двумя головами. С деформированными черепами. С непропорциональными конечностями.
В палате за решёткой ей показали подростков, лежащих в подгузниках, пуская пузыри, как младенцы, и выдавливая из раззявленных ртов нечленораздельные звуки. Один из этих существ подполз к зарешеченному окну, поднялся по стеночке, и, схватившись за прутья, стал тупо биться головой о решётку. На лбу его появился кровоподтёк, но он продолжал биться. Изо рта его вытекла струйка крови.
- Ого, он прогрессирует! – взволнованно заметил Лебединский. – Другие подниматься так и не научились.
В углу одной из лабораторий, начинённых техникой, предназначения которой Лиза не понимала, стоял вполне узнаваемый компьютер. Лиза подошла к нему.
- А вот трогать ничего здесь не следует! – строго сказал Лебединский.
- Что там?
- Узкоспециальные данные, вам это ни к чему.
Ночью Лиза и Зяма пробралась в эту лабораторию. За время своих странствий они научилась феноменально ориентироваться, к тому же Лиза видела в темноте. Она нервно стояла на стрёме, пока Зяма взламывал пароли секретных доступов. Наконец на мониторе замелькали графики и таблицы.
- Действительно, ничего не понять. Шифры, коды. Стоп. Средняя продолжительность жизни подвергшихя ВСМ-1… м-м… может быть, мутация? 300. Чего 300. ВСМ – 2 – 500. Процесс обновления клеток… процент… Чего, слышь Лиза! Левитации и телекинеза!
- Скорей, Зяма, кто-то идёт. Пора линять, кажется!
- Стой, тут фотки! Или графика? Фиг поймёшь…
- Пошли, Зяма!
Но Зяма не мог оторвать взгляда от изображения на экране – трупы крылатых людей, страшные, как репортаж из Освенсема. В комнату ворвался разъярённый Лебединский и Кац со взглядом сумасшедшего профессора из фильма ужасов. Лиза вспомнила этот взгляд, с которым она столкнулась, будучи голой, пристёгнутой кожаными ремнями к холодному цинковому столу. Лиза вспомнила боль, пронзившую всю ее тело. Лиза заорала так, что мгновенно оглохла от собственного крика, она вся превратилась в крик.
Зяма зажал руками уши, а лица профессоров вдруг исказились и стали деформироваться, их тела мелко задрожали и стали оседать на пол. Зазвенели и посыпались стёкла. Задрожали стены. Зяма схватил Лизу за руку и они побежали.
***
Лиза не помнила, как очутилась на улице. Кто-то тряс ее за плечи. Глаза жгло и щипало, она с трудом различила чье-то лицо. Человек открывал рот, вероятно, что-то кричал, но в ушах у Лизы стоял такой гул, что она ничего не слышала. Она, медленно поворачивая голову, оглядела то, что было доступно ее взору – это был хаос. Лиза жестом сделала человеку знак, что с ней всё в порядке. Её пронзило мучительное ощущение, что всё это однажды с ней уже было.
Она с неистовством растёрла неслышащие уши. Опознала в сидящем напротив человеке Зяму.
- Надо идти, - сказал Зяма. - Ты как вообще, в смысле, себя чувствуешь… Ты хоть помнишь, как орала-то? Стенки посыпались, во, блин.
- Пошли. Главное – выйти к банку, там я дорогу знаю. Надо зайти к Бороде.
Мы вышли из руин. Призрачный город всё так же суетился, те же люди делали покупки в супермаркетах, поднимались и опускались на эскалаторах и лифтах. У нас был изрядно потрёпанный вид, мы были в больничных пижамах, от нас шарахались. Кто-то, увидев нас, бросился к ближайшему телефонному автомату, куда-то звонить, но, видать, не дозвонился… Мы сели на газон около ювелирного магазина и стали наблюдать. Один лысый мужчина в чёрных очках упал, схватившись за сердце, к нему никто не подошёл. Одна высохшая дама надрывно кашляла, обхаркивая кружевной белый платок алой кровью…
- Я вспомнила, - сказала Лиза.
- Где банк?
- Нет, где железнодорожный вокзал.
Лиза встала и подошла к вышедшему из автомобиля мужчине с оплывшей фигурой бывшего атлета.
- Простите, ради бога, я попала в такую неприятную ситуацию, видите ли, я потеряла свой кошелёк, а там билет и банковские карточки, а у меня поезд через полчаса! – без пауз говорила Лиза, глядя мужчине прямо в глаза, прикрытые солнечными очками. – Не могли бы вы одолжить мне некоторую незначительную для вас сумму, напишите мне свой адрес, я по приезде сразу вышлю вам деньги с процентами!
Мужчина улыбнулся и сделал то, что просила Лиза.
- Ну, ты даёшь! – сказал Зяма.
- Ладно, я пошла, а то на поезд опоздаю, - чмокнула его в щёку Лиза. – Банк здесь за углом и направо. От банка большой проспект, там все автобусы ходят, и, через площадь, - направо. За магазином деликатесов свернёшь на боковую улицу, там зелёная дверь. Не ссы, братишка. Облавы на мутантов больше не будет.
Уже около вокзала Лиза заметила сидящего на скамейке Мишечку. Вид у него был крайне жалкий – на нём был шерстяной свитер на голое тело, он трясся в ознобе.
- Лиза, - сказал он. – Какое счастье, Лиза. Помоги, меня ищут бандиты.
- У меня поезд скоро. Давай быстро.
Они бегом рванули в маленькую квартирку, которую Мишка снимал неподалёку от вокзала.
***
- Ему нельзя причинять физическую боль! Он гений, понимаете, он – как Бродский. Ему все надо прощать. Вы читали его стихи? Я сейчас принесу вам. Прочтите вот это, это попроще. Его надо долго читать, одно стихотворение – неделю, чтобы оно вошло в кровь, как молитва. Человек, который пишет такие стихи, не может сделать ничего плохого. Отпустите его. Это страшный грех, бить такого человека, хотя людей вообще бить нельзя, но это ладно. Но ведь в нем живого места нет, он болен. Да вы знаете, что он десять лет за парализованной матерью ухаживал! У него позвоночник перебит! Да прочитайте вы это, господи, у вас лицо интеллигентного человека!
- Да почитаю, конечно, мне и самому интересно.
Интеллигентный человек с бычьей шеей, украшенной золотой цепочкой, взял в мускулистые руки ксерокопированные листочки самиздатовской книги. Лизка металась по тесной кухне, поглядывая на часы, глотая слезы и мелодраматично заламывая руки. Она нашла пачку сигарет, прикурила. Тлеющая сигарета, став центром сосредоточения, остановила хаотичное движение Лизы. Мишечка сидел на табурете, вжавшись в стену, по его измученному опухшему лицу катились слезы. Он всегда был скор на слезы.
- Лиза…- прошептал он. - Столько слов о себе услышал хороших… Наверное, правда, умирать уже можно.
Читающий оторвался от текста и, взглянув мельком на Мишу, хмыкнул.
- Ну, что, стихи грамотные, красиво. Я не очень разбираюсь конечно, времени, знаете ли, на стихи не хватает, работа. Но интересно. А ты вот мне скажи, раз ты не виноват ни в чем, что ж ты не пришел, не объяснил? Что ж мы, не люди?
Илюша мелко затрясся, вступилась Лиза:
- Он говорил, что был еще один подозреваемый, и как вы…
- Да в принципе любой из их бригады мог взять. А тот…Ну да, по почкам пару раз, по морде, но он парень молодой… Так он кровь сплюнул и говорит – я с бригадой поговорю, скинемся, отработаем, все вернем, но нет у меня, не брал я ничего. А Илья сбежал, где искать – и жена не знает. Так и подумали на него, ясно.
- По почкам, по голове… Да у него и так с головой не в порядке. Нельзя же по голове!
Илья закрыл лицо руками.
- Пообещайте ему, что не тронете его. Ему можно без страха вернуться домой?
- Я отвечаю, его никто не тронет. Бригада сбросится, он тоже должен свою долю вернуть. Раз виноватых не найти… Справедливо? Пусть отлежится, потом на работу выходит.
Бандит ушёл.
- Спи, Мишаня. Не было никаких бандитов. Это просто твоя паранойя.
***
На нижней полке отвратительно храпела жирная старуха, ее храп мучительно отдавался в барабанных перепонках бедной Лизы, свистящим потоком воздуха врываясь в уши и взрываясь внутри черепа тысячами булавочных уколов. На полке напротив, на расстоянии вытянутой руки, невозмутимо посапывал нестарый еще мужчина, несколько полноватый на Лизкин вкус, но все таки еще ничего. Лизка разглядывала его, и ей хотелось секса. Или не собственно секса, но это был бы единственный доступный сейчас способ сбросить напряжение и избавиться на несколько минут от неясного страха, парализующего ее.
Лизка нащупала в кармане джинсов пачку сигарет, сползла вниз, и – в тамбур, курить.
В нос ударили запахи плацкартного вагона (купейный ненамного дороже, было бы лучше. Решила сэкономить?). А в тамбуре почти выветрилась сигаретная вонь, и через оглушительный грохот колес сюда врывался еще более оглушительный стрекот сверчков и даже соловьиные трели. Лиза прикурила и распахнула дверь, и оттуда пахнуло зеленью, цветами и земляникой, и детством, и так захотелось броситься туда. «Сколько лет ты не ходила босиком по росистой траве?» - спросила она сама себя и затруднилась ответить.
«Заснуть, кажется, не удастся. Стоп. А куда, я, собственно, еду? И откуда? Я еду к любимому мужчине. Приеду с воспаленными красными глазами, с черными кругами под ними. А мышцы мои давно иссушила неутоляемая страсть, и режет живот матка, и из сосков сочится темный яд…»
«Принцесса на горошине, подумаешь, спать она не может в плацкартном вагоне», - оборвала Лиза собственные жалобы. - Кстати, есть ли здесь вагон-ресторан? Не принять ли в качестве снотворного грамм сто водки?»
Вагон-ресторан был почти пуст, за одним столиком сидели два подвыпивших парня, дико обрадовавшихся: «О, девушка, присоединяйтесь!» Лиза проигнорировала призыв и попросила трущего глаза сонного бармена: « Сто грамм водки, размешайте с апельсиновым соком. Вы такие деньги берёте?» «Берем. Сок кончился.». «Ну, с колой».
Она прошла в дальний угол, подобрала лежащую на столике беспризорную толстую газету, села, забравшись на сиденье с ногами. Глотнула жидкость, поморщилась (крутка, наверное), стала листать дайджест, наполненный ни к чему не обязывающим трепом. «Когда-то это было моей работой, - вспомнила Лиза. – Я сочиняла такие байки, не отходя от компьютера, имитировала различные стили и подписывалась десятками псевдонимов. Дурашливые стилизации распознавали, похахатывая, коллеги, а доверчивые читатели все принимали за чистую монету, писали и звонили в редакцию, реагировали…»
Вот популярная сексологическая байка: «Знаете ли вы, как свести ее с ума?» Стоп, что за картинка? Ленкина фотография, в трусах, довольно приличная. Иосиф фотографировал. Но она же не снимается давно, вдруг муж увидит – фингалов опять понаставит. Вот фотографы, продают старые снимки, лишь бы бабок заработать, а на девок плевать…
- Интересная газета? – раздалось над ухом.
- Картинки интересные.
Парень взглянул на страницу.
- Ого! Тебе такие картинки нравятся?
- Это моя подруга.
- Можно с тобой посидеть? Мой кореш вырубился, еле до полки его доволок.
- А ты еще держишься?
- Да он в поезд сел уже готовенький, а я еще вполне.
Парень подсел рядом, прикоснулся.
- Садись напротив.
- А что, рядом нельзя?
- Нет
- Нет проблем.
- А ты тоже так фотографировалась?
- С чего ты взял?
- У тебя фигура красивая.
- Когда ж ты успел разглядеть?
- Когда ты мимо проходила. Почему ты не подсела?
- Не люблю пьяных.
- А сама?
- Просто заснуть не могла. Там бабка храпит и носками воняет.
- Та же фигня. Досидим до утра? Осталось… шесть часов еще. Что ты пьешь?
- Водку.
- Ого. А у нас пивко. Будешь?
- Наверное, не стоит мешать. Вообще алкоголь ненавижу.
- Куришь? – кивнул он на ее медальон с листочком марихуаны.
- А что, есть?
- Нет, с собой нет. Была мысль, да ты видела таможенников с собаками? Хрен их знает, еще унюхают. Ну, мы с тобой еще курнем, я надеюсь.
- Почему нет?
Они неторопливо напивались, она потихоньку тянула водку с колой, он допил бутылку пива и взял водки себе. Он был уже как братишка, отсыпал ей жетонов на телефон и метро, записал на сигаретной пачке свои координаты.
- Я постою на перроне, если он не встретит тебя, пойдешь со мной?
- Куда же еще.
- Почему ты боишься, что он тебя не встретит, вы же договорились?
- Я сбросила ему сообщение на имэйл, вдруг он не получил.
- Больше связи нет?
- Пейджер, но он был отключен. И вообще, он сумасшедший.
- Почему?
- Он по жизни ищет на жопу приключений и влипает во всякое дерьмо. Только выберется – и опять.
- Ну, это рас****яй, а не сумасшедший.
- Нет, это уже диагноз. А его родной брат пятнадцать лет провел в психушке – сожительницу зарезал. Десять ножевых ранений. И мизинец отрезал. Мизинец-то зачем?
- Здорово ты путешествуешь.
«Кажется, я хотела секса? – прислушивалась к себе Лиза. – Или и так нормально? Кажется, я по-свински нажралась. Надо поспать. Вот подарочек милому приедет. Путешествую? Вот сумасшедшая Аннушка однажды зимой, в тридцатиградусный мороз, объявила, что едет в Россию путешествовать по святым местам, а денег у нее было до Москвы, и пальтишко на рыбьем меху. Боялись – сбомжуется где-то, никто и не узнает. Через пару месяцев благополучно вернулась, благостная. Поездила от церкви к церкви, подработала при монастыре, ее и кормили, и денег дали на билеты. «И люди все хорошие попадались», - рассказывала она. Блаженная.
Лизка напрягла свои экс-журналистские мозги и переключила парнишку на самого себя. И вот он уже увлеченно рассказывал ей, что изучает программирование с целью создать новый супервирус, и он уже практически готов, осталась одна загвоздка, но, кажется, скоро все разрешится.
- У меня знакомый на этом неплохо зарабатывает: засылает в сеть средненькой конторы какую-нибудь фигню собственного изготовления, а потом скромненько предлагает свои услуги: я слышал, у вас проблемы, давайте, попробую почистить, у меня новая антивирусная программа.
- И что же, его ни разу не вычислили? – сомневается Лиза.
- Не, он потихоньку, в крупные конторы не суется. Вот и я хочу попробовать. Нравится мне это дело. Я же и сейчас за ящиком еду, там, говорят, дешевле.
- А таможня пропустит?
- Пропустит, я узнавал.
Алкоголь уже окутал липкой пеленой мозг, разговор то плавно тек, то непостижимо менял направление…
- Зачем ты едешь к нему в такую даль? Дома мужиков нет, что ли? – спросил он грубовато. – Любовь, что ли?
- Любовь-морковь, - соглашается Лизка. Стоп, голова кружится, перебрала, все-таки.
Она тянется за сигаретами, он берет ее руку в свою, поглаживает пальцы, смотрит в глаза.
- Какие у тебя ресницы длинные, обалдеть. Тень падает.
Это говорили Лизе все без исключения знакомые мужчины. Она насмешливо смотрит на него. Пожалуй, это лучшее сейчас – растворить вожделение в необязывающих прикосновениях, это и продляет истому, но одновременно сглаживает ее. Лучше, чем банальная ебля в антисанитарных условиях в тамбуре или на полке в окружении храпящих или подглядывающих соседей…
Он подсел рядом, начал целовать в ухо, гладить грудь. Лизка получает удовольствие, пожалуй, можно по-быстрому и здесь, бармен спит в углу.
- Засосов не оставляй, - бормочет она, когда он впивается в шею. Лиза потихоньку поглаживает его лопающиеся в районе ширинки джинсы.
Распахивается дверь, с шумом входит очумелый пассажир.
- У вас кофе есть? И пожрать чего-нибудь.
Бармен протирает глаза.
- Завтрака нет, рано еще. Вода через полчаса будет. Пиво вот есть.
- Какое пиво с утра? А-а, давай. И кофе сообрази поскорей! Ну, ребята, вы надымили. Всю ночь, что ли, сидели, дышать нечем.
Парнишка глядит на Лизку с сожалением. У нее мучительно кружится голова.
- Мне, кажется, плохо. Полежать бы. Сколько времени?
- Три часа еще ехать. Сейчас остановка будет, давай, выйдем, подышим.
- Я сейчас.
- Проводить?
- Да уж как-нибудь.
Она, шатаясь, держась за столики, и по стеночке, по стеночке, доходит до туалета. Ее рвет. Живая, кажется. Потом она ожесточенно полощет рот противной хлорированной водой, моет лицо, утирается подолом майки. Ошалело глядит на себя в осколок зеркала. Поезд тормозит. В дверь стучат. Кажется, полегчало.
Мальчишка ждал ее.
- Ты как, ничего?
- Могло бы быть и лучше.
- У него тут крутка, лучше бы пиво пили.
- Ничего.
Они, пошатываясь, выходят на полустанок. Жадно вдыхают утреннюю свежесть. По перрону спешат немногочисленные сонные пассажиры. Стоять тяжело, хочется лечь.
- Я пойду, посплю немного. Жвачка есть?
Они заходят в тамбур. Поезд трогается.
Он жадно обнимает ее, прижимает к стене, ощупывает ее всю везде одновременно, если бы не одежда – они уже соединились бы. Сознательный пассажир уже спешил к туалету, зажав в руке тюбик с зубной пастой.
- Уже не получится. Пусти, я пойду полежу.
- Я буду стоять на перроне, если он не придет...
- Хорошо.
Она еще раз сходила в туалет, постояла, склонившись, над раковиной. Кажется, отпустило. Полумертвая, она чудом нашла свой вагон, место, вскарабкалась на полку и провалилась в ослепляюще черный сон.
Разбудил ее тот самый нестарый еще мужчина.
- Девушка, подъезжаем.
Кажется, протрезвела, только сильная-сильная слабость и голова.
- Простите, у вас таблетки от головы не найдётся?
Две капсулы анальгетика.
Пятнадцать минут – привести себя в порядок, сдать постель.
Вокзал. Конечно, он встречает, он видит ее, машет рукой. Как она могла сомневаться? Лицо светлеет улыбкой. Только ноги подкашиваются.
- С тобой все в порядке?
- Немножко плохо, я не спала всю ночь, выпила лишнего. Я так боялась, что ты меня не встретишь.
- И с кем же ты пила? Нет, тебя одну нельзя оставлять. Ты хоть не трахалась там в поезде? Знаю я тебя.
Он берет ее сумку, поддерживая за плечи уводит в сторону такси.
Она идет, ни разу не оглянувшись, и, нащупав в кармане пустую сигаретную пачку с телефонными номерами, бессознательно комкает ее и бросает в ближайший мусорник.
- Шеф, я свою любимую женщину сто лет не видел. Ты не обращай на нас внимания, лады?
И, сдирая с нее джинсы, и, овладевая ею в немыслимой позе на заднем сидении, он прорычал ей на ухо: «Глупая девчонка! Почему ты не надела юбку?»
***
Потом они поднялись на лифте на крышу обсерватории. На крыше была установлена гигантская тарелка, двадцать метров в диаметре. Лиза взглянула на сделанные с помощью уцелевших спутников снимки. Восемьдесят пять процентов земного шара были сожжены дотла.
- Вот и всё, что осталось от этого мира… - прошептал ей на ухо Дон. – Вот и всё.
Фани Флэш